Параллельный переход - Страница 57

– Расспросили дорогу в Киев, выбрали такой путь, чтоб подальше от наших мест в литовские земли въезжать, боялись, что около переездов, нас искать могут. Как к Киеву добирались, то отдельно рассказывать надо, больше месяца добирались, а возле Киева, в лесах, две недели прятались, вместе с крестьянами местными, от татарского набега. Приехали в Киев на базар, расспрашивать начали, кто про детей нашего боярина знает, где они поселились, а Иван давай инструмент в кузню искать, всю дорогу маялся сердешный, что его инструмент продали.

– Там и на Иллара наткнулись. Сидел он на базаре с инструментом в кузню, вроде как продает, а сам коваля себе в село искал. Погиб их коваль, по глупости, той зимой. Пошел на охоту, но секач его порвал крепко, перемотал он себя, и до дому добрался, но не выжил, помер от ран через два дня. Вдова с младшим сыном, переехала к старшему сыну, в другое село, тот уже два года как женился, и уехал к жене в село, там коваля своего не было, атаман его сразу после свадьбы к себе заманивать начал. А младшего, еще ничему толком не научил покойник, поэтому и поехал тот, к брату, доучиваться. Так и вышло, что было у Иллара два коваля, а не осталось ни одного. Полгода искал Иллар коваля, найти не мог, а как вернулись они с похода, после татарского набега, поехали в Киев добычу продавать. Тогда и придумал Иллар, а давай, я инструмент из кузни на базаре выставлю, раз коваль инструмент купить хочет, значит, своего нет, а если инструмента нет, то и кузни нет, а значит, можно такого к себе в село заманить.

– Как узнал он, что мы переселенцы с Волыни, вцепился как клещ, пока не согласились к нему ехать. Да и где бы мы, что лучше нашли, кузня, инструмент, хата готовая, все от прежнего коваля осталось, бери и пользуйся. Вдова за то денег не захотела, сказала, как младший сын выучиться, и осядет уже, там должны мы кузню с инструментом, и хату справить за свой кошт. Иллар сказал что то его забота будет, поторговались они с Иваном и вдовой, и сговорились что мы ему пятнадцать золотых, будем должны, а он вдове все купит и за хату с местным атаманом сговорится. На девять золотых, у нас монет сразу набралось, потом еще три отдали, осталось у нас долга, еще три золотых.

Я слушал ее исповедь, подливая вина, то ей, то себе, и думал, сколько лет носила она это в душе, не имея кому рассказать то, что давило и рвалось. Желание перед отцом Василием исповедаться, могло возникнуть только после бочки вина, выпитой вместе, и то, пожалуй, всего бы не рассказывал. И еще мне было досадно, как легко она меня переиграла, даже не задумываясь над этим. На мое нарочито холодное и откровенно недружеское повествование, она интуитивно ответила исповедью, раскрыв передо мной душу, и обнажив сердце. И от того, что, я сейчас скажу, зависело, кем стану в ее глазах, близким человеком, способным понять и сопереживать другим, либо холодным мерзавцем, думающим только о себе. Мою неуклюжую попытку сохранить дистанцию в наших отношениях, она смела, как ураган, да и не может мать жить в неведении, кто рядом с ее сыном, друг или негодяй. Вот и получилось, что мы вернулись к началу разговора, только сделала она это изящным пируэтом, таким, каким в моем воображении, она выигрывала схватки на ножах. Надо будет попросить, чтоб показала, чему там ее боярин научил, такому страшному.

Мы сидели рядом на лавке, не касаясь друг друга, я тихонько взял ее руки в свои, склонившись, прижал их к своему лицу. Потом отпустил и сказал.

– Клянусь, что никогда не принесу вред Богдану, ради своей корысти. И еще, мать, я знаю, ты не со всеми посчиталась, в тот вечер, с кем хотела. Только с тем, кого достать смогла. Обещаю тебе, не знаю, когда это случиться, но Иуда получит свое.

– Не надо, ничего это изменит, и никого не вернет.

– Надо, мать. Нельзя, чтоб такое, без наказания оставалось. Люди в Бога верить перестанут. Ладно, когда оно еще будет, не будем зря разговоры вести. Пойду я в кузню, батю успокою, и пойду Андрея найду, пока они вечерять не сели. Скажи мне только, как ты догадалась, что я не Богдан?

– Да чего тут догадываться. Теперь то я поняла, ты звал Богдана, когда со мной или с сестрами встречался, потому что притворяться не мог, обнимать нас, целовать, душа, видно, твоя болела. Только разница видна большая, когда ты говоришь, а когда он. Девки то не замечают, одна малая еще, другая свадьбы дождаться не может, а я все понять не могла, что ж это такое, пока ты Владимир Васильевич сегодня сам не проболтался. Аж тут я поняла, о чем мне тетка Мотря толковала, и что с Богданом случилось.

– Как ясно стало мне, что наделала, так и похолодело у меня на сердце, одна думка в голове, кому я душу моего Богдана в руки отдала. Начала я с тобой разговор, должна была понять, что за человек рядом с сыном моим очутился. Был бы ты злой человек, Владимир Васильевич, не встал бы ты из-за стола, тут бы и с жизнью простился за этим столом. Освободила бы я и тебя, и сына своего. То мой грех, мне и перед Богом отвечать. А оставить сына рядом с недобрым, лихим человеком, душу его занапастить, то я бы не смогла.

– Только когда руки ты мои, к лицу прижал, тогда отпустило меня, поняла, не нужно будет грех на душу брать, прав Богдан, хороший ты человек. Ладно, беги, а то заболтались мы, будет время еще поговорить. Только смотри, при других, только одно лицо показывай, люди разные бывают, как бы беды не случилось.

То с каким равнодушием она рассуждала о том, что могла меня ненароком упокоить, если бы ей не понравился мой моральный облик, немножко задело, и не скрывая иронии в голосе, решил засомневаться в ее киллерских способностях.