Параллельный переход - Страница 59

Андрей, как раз закончил разгружать с воза бревна, которые они с младшим братом Николаем, привезли из лесу, и теперь обратно собирали левую, боковую сторону воза, которую они сняли перед разгрузкой.

– Бог на помощь, соседи. Андрей разговор к тебе есть, помощь мне твоя нужна. Я тебя подожду, если тебе не долго.

– Сказал Бог, чтоб ты помог, да больно поздно пришел, мы уже все сами поделали, так что рассказывай, какая у тебя печаль.

Андрей под руководством отца и старшего брата, уже женатого, и поставившего хату рядом, тоже готовился стать казаком, бог его здоровьем не обделил, и Богданова память подсказывала, что он хвастался недавно, что через год, отец пообещал его в казачий круг ввести. Командовал он ребятами справедливо, никого не притеснял, никого не выделял.

– Еду я завтра, Андрей, припас Илькиной вдове на хутор к Нестору Бирюку отвозить, и дал мне атаман наказ помочь ей к зиме все сготовить. Есть там одна работа не сделанная, еще с прошлых годов оставленная. Нужно ей хату перекрывать, а Бирюковая жена ее на порог не пускает. Чего они не поделили со вдовой, того не знаю, люди кажут, что самого Бирюка. А в раскрытой хате, сам знаешь, никто ночевать не будет. Тай надумал я, за день ту хату перекрыть, но одному то не в силах. Надо мне в помощь еще пять хлопцев. Дам я каждому за то по три медяка. Так чтоб они завтра к обеду уже там были. Припас могут не брать, вдова накормит. Завтра заготавливать все будем, а на следующий день начнем, с Божьей помощью до вечера управимся. Как думаешь, сможешь мне в этом деле помочь?

– За три медяка тут полсела ехать захочет, отбиваться придется. Так что будут хлопцы. Ты мне скажи, а чего ты на это свои монеты тратить решил?

– Мне атаман наказ дал, я его исполнить должен. А что окромя сил своих, решил еще монеты положить, так дело богоугодное, вдове помогаю, на такое не жалко. Да и не в чужие руки монеты даю, своим хлопцам за работу, потом вместе на ярмарке погуляем.

– Так то оно так, только мы тебе и без монет поможем, за харч.

– Не отказывайся Андрей, бери пока есть. Другой раз придется и за харчи помочь, когда монеты кончатся. Если сможешь, сам тоже приезжай, мне с тобой о многом посоветоваться надо, сейчас времени нет, уже вечерять пора идти, а то все нас ждать будут.

– Знамо дело приеду, три монеты запросто так дают, кормят, поют. Так что жди, завтра в обед будем. Дорогу я знаю, гоняли с батей кобыл к его лошаку. Знатные у Бирюка кони, только дерет больно много за них. А правду, Богдан, сказывают, что ты один против пятерых татар вышел и всех побил?

– Брешут, Андрей. Сначала двоих побил, из-за спины вышел, одному стрелу всадил, второго сзади зарезал, повезло просто. Потом еще одного стрелой снял, а второго ранил, вот и все. Ладно, побегу я Андрей, и тебя уже ждут, приедешь, потолкуем, время будет.

– Добро, Богдан, завтра свидимся.

За вечерей, Оксана увлеченно рассказывала о моих и Степановых подвигах, не давая никому открыть рот. Потом она перешла к списку добычи, которую она очень нахваливала, что редко когда можно такую добычу взять, в редкие годы, за все лето казаки такую добычу берут, как за этот поход. В самом конце стало понятным ее возбуждение. Оказывается, что свадьба, которую собирались сыграть следующей осенью, состоится сразу, как только получат выкуп за пленных, и разделят монету. И что в воскресенье придут в гости Степан с родителями, чтоб все подробно обсудить.

В ту ночь, на девятые сутки, мне приснилась Любка, одиноко идущая по пустынной осенней алее, усыпанной опавшими листьями, мне навстречу. Она не видела и не слышала меня, ее каштановыми кудрями, выбившимися из под шляпы, играл осенний ветер, а ее золотистые, непередаваемого цвета глаза, в которых смешался каштан и расплавленное золото, были темны и печальны. Мои крики, мои попытки прикоснутся, обратить ее внимание, хоть как ни будь, проваливались в пустоту, между нами было натянута непробиваемая пелена, которую было невозможно порвать. И когда отчаяние перехлестнуло меня, я ударился в эту пелену всем, всем что было накоплено в душе, любовью, счастьем, горем, отчаянием, страшно закричав незамысловатый припев известной песни

Таю, таю, таю на губах,
Как снежинка таю, я в твоих руках,
Стаю, стаю, стаю наших птиц,
Боюсь спугнуть, движением ресниц.

Когда мы вместе с Любкой, что-то делали на кухне, в ходе работы, я начинал мурлыкать эти слова, все громче и громче. Мне нравилось петь их на разные мелодии и с разными интонациями, все увеличивая и увеличивая громкость, не обращая внимания на ее настоятельные просьбы закрыть рот, пока у Любки не кончалось терпение, и она не начинала лупить меня любым тяжелым предметом находившимся у нее в руке. До сих пор не понимаю, как все обходилось без серьезных травм.

Пелена не поддавалась, она окутывала меня со всех сторон, душила в объятиях безмолвия и пустоты, пыталась поглотить все, что бросаю перед собой, но с отчаянием обреченного, я находил новые чувства и звуки, и рвал, рвал ее вместе с собой на куски, пытаясь кровью своих ран прожечь и заполнить это безмолвие.

И вот когда мне казалось, что я, наконец-то, умру в этом коконе, весь растерзанный, но не остановившийся, как заживо погребенный, до последнего издыхания пытающийся выгрести, и вдохнуть глоток живительного воздуха, пелена пропала, и я вывалился в эту аллею.

Я услышал шум ветра, шелест осенних листьев, и свой дикий, отчаянный крик, которым боялся вспугнуть стаю наших птиц. Любкины глаза потеплели, в них показались слезы.

– Волчонок, наконец-то. Боже, наконец-то ты приснился мне. Не ори так, а то разбудишь…